Не тот грех, что в уста... (страница 2)

Тогдашние правоведы хлеб даром не ели, подвели, что называется, Ивана Зайцева под статью. После проведенного следствия, руководствуясь специальной главой только что принятого Соборного Уложения 1649 года, последовало следующее решение, не подлежащее апелляции: «Указал государь, за честь двора своего Ивана Зайцева послать в тюрьму, а Бутурлину доправить на нем бесчестье, оклад его». То есть Иван Зайцев за брань и в тюрьму был посажен и материально пострадал, компенсируя в размере годового жалованья Ивану Бутурлину его «бесчестье» - моральные издержки, как прозвучало бы это в наши дни.

Нередко случалось, что слово за слово и в подкрепление недостающих аргументов спорящие пускали в ход руки, а то и подвернувшийся подручный материал. Так, в 1674 году бил челом государю Федору Алексеевичу стряпчий Иван Хрущов на стряпчего же Александра Протасьева. Последний, оказывается, в запальчивости прошиб Хрущову голову кирпичом. Государь приказал бить Протасьева батогами нещадно, а заодно обидчик должен был выплатить пострадавшему Ивану Хрущову сумму в размере четырех своих годовых окладов. И впрямь - суровый приговор!

Известный дореволюционный историк Николай Костомаров, изучавший домашнюю жизнь и нравы XVI и XVII столетий, считал, что в русском обращении переплелись «византийская напыщенность и церемонность» с «грубостью татарскою». Крепкого словца не чуждались женщины и дети, духовные лица, включая монахов, причем брань порой звучит и в самой церкви. Впрочем, последнее, скорее всего, было исключением, потому что Православная Церковь всячески боролась с этим пороком. Священники поучали свою паству, чтоб они «друг на друга не лаяли позорною бранью, отца и матерь блудным позором и всякою бесстыдною, самою позорною нечистотою языки свои и души не сквернили».

Если Церковь действовала с помощью увещеваний, то многие русские государи хотели вывести русскую брань из обихода кнутом и батогами. Так, при Алексее Михайловиче практиковалось переодевание стрельцов, которые затем ходили в толпах народа. Услышав «позорную брань», лазутчики тут же хватали виновного и волокли на расправу. Хотя следует признать, что ни взывания к самым возвышенным чувствам, ни карательные меры не могли остановить недержателей своего чересчур ретивого языка. Брани возникали нередко между самыми знатными и влиятельными вельможами, не останавливала их ни близость царских покоев, ни, частенько, сам государь. Да и государи, как мы знаем, не прочь были порой такие словесные обороты запустить, что уши закладывало.

О прочем русском люде и говорить не приходится. Впрочем, нам, живущим в XXI веке, «брань позорная» явно не в диковинку.